Метаморфозы

15.10.2012 в 17:30

«…но, если хотите, конечно, можете считать себя мертвым, как и меня, впрочем… если вы хотите… если вы хотите…».
Ричард уже почти оглох от эха, когда оно внезапно смолкло, пропал даже звук шагов — и наступила полнейшая тишина. Впереди, в тусклом свете замаячил первый поворот. Пройти мимо или свернуть? Ричард беспомощно огляделся. Стены теперь были украшены только каким-то причудливым переплетающимся орнаментом — ветки, листья, птицы и какие-то стилизованные животные, — а быки, которые хоть как-то служили проводниками, пропали. Ричард посмотрел вперед, где в полумраке терялся коридор, посмотрел за поворот, но никакой разницы не обнаружил: такой же коридор, не шире, не уже, та же прохлада, тот же сухой воздух и та же тишина. «Никакой разницы, — пробормотал Ричард. — А раз так, не нужно сворачивать».
Очень скоро поворот остался позади. Ричард брел вперед по лабиринту, не оглядываясь и не останавливаясь.

Сознание возвращалось медленно. Сырость никуда не делась, только теперь она стала резким холодом, пронизывающим живую плоть до костей. И все-таки в первое мгновение Ричард обрадовался этому холоду: болезненно-теплый и влажный воздух ночи отнял силы, а промозглый предутренний холод заставил дрожать, вырвал из забытья — и Дик открыл глаза… и едва не закричал от испуга — ему показалось, что какие-то люди в плащах и капюшонах медленно обступают его. Они даже переговаривались друг с другом знаками, вполоборота. И люди эти были такими жуткими, сгорбленными, серыми, что Ричард, отчаянно вскрикнув, вскочил на ноги и попытался выхватить шпагу, но ни шпаги, ни кинжала, ни даже одежды у него не оказалось. Он с содроганием понял, что полностью раздет, будто заново родился или, скорее, умер — эхом отозвались воспоминания. Лихорадочное возбуждение прошло, остались только холод и усталость. Дик протянул руку к ближайшему человеку — и тот оказался надгробным памятником, покрытым мхом и наклонившимся от старости вперед. Все теперь встало на свои места: ночное появление Арамоны, полные ужаса мгновения, когда Дик бежал, не разбирая дороги, потом споткнулся, упал, теперь эти могилы на старом кладбище и — он вновь опустился на землю, скорчился на траве рядом с могильной плитой — и голос, который померещился ему у окна кареты: «… как и меня, впрочем».
Пахло землей и еще чем-то сладковатым, тяжелым, чем всегда пахнет на кладбищах, даже если они старые. Вдруг справа за плитой Дик расслышал шорох или шелест, сразу вспомнил о змеях, но и не подумал отодвинуться: что мертвому укус змеи?
Сухие травинки, комья земли и мягкие веточки мха испачкали его, но он не замечал этого также, как не замечал теперь холода, хоть он весь онемел. Сквозь тягучее забытье ему послышался новый шорох, а затем вдруг возник тонкий сладкий аромат духов, несвоевременно напомнивший о баронессе Капуль-Гизайль. Кто-то шел среди могил. В утреннем тумане Дик мог различить только силуэт — какая-то женщина в темно-красном платье, высокая и, наверное, светловолосая. Но может, все искажал туман.
На всякий случай Дик отполз ближе к ближайшему надгробию, изображавшему плачущего мальчика, и попытался даже спрятаться за ним. Если это действительно женщина, а не призрак, то его вид мог оскорбить ее. Теперь шаги и шорох звучали уже очень близко, а потом вдруг затихли. Дик старался даже не дышать, но она все-таки заметила — увидела или услышала — его.
— Кто там за могилой сидит? — раздался низкий грудной голос. Дик скорчился еще сильней за памятником. Ничье общество, а тем более этой неизвестной женщины, ему сейчас не было нужно. Но она продолжила: — Не мог же мой муженек воскреснуть и устроить мне такую подлянку. Вылезай оттуда.
Дик не шелохнулся. Он мог думать только о том, чтоб она поскорей ушла и оставила его в покое. После Арамоны, после тех, кто ограбил его и забрал все, даже одежду, после… того, что было еще раньше, ему никто не был нужен.
Платье прошуршало совсем рядом и рука в перчатке коснулась плеча Дика, но он так замерз, что едва почувствовал это прикосновение.
— Так, — решительно произнесла женщина, — ты совсем раздетый и замерз. И ты совершенно точно не мой муженек. Вставай-ка, нечего сидеть на кладбище… А! Ты, наверное, стесняешься своей наготы… зря, ни одну взрослую женщину таким не удивить… если она, конечно, в своем уме. Но раз так…
Теплый темно-красный, как и ее платье, плащ накрыл Дика с головой, и он почувствовал, что задохнется в сладком аромате духов. Он даже задержал дыхание… хотя разве это может повредить уже умершему? В лабиринте он, кажется, вовсе не дышал. Додумать эту мысль он не успел. Руки у женщины оказались на удивление сильными: она резко подняла его на ноги и, стянув плащ с лица, накинула на плечи, затем она стерла с его лица налипшие травинки и грязь и, внимательно изучив, сказала:
— Идем со мной. Нечего здесь сидеть.
Дик послушно поплелся за ней, хотя предпочел бы остаться на кладбище. Но возможно, такова судьба всякого умершего недостойно, — еще большее унижение.
Пока они неторопливо шли между старых могил, женщина не переставала говорить. Не особенно слушая ее, Дик все-таки понял, что ее покойный муж умер двадцать пять лет назад, что прожили вместе они до этого едва ли полгода, но опостылеть он ей успел, что ее муж был настолько невезучим, что даже кладбище стало приходить в упадок после того, как его там похоронили, что вдовой ей жилось гораздо веселей, чем женой, что детей у нее нет, но есть за кем присматривать.
Плащ оказался теплым. Дик согрелся, хотя уже и не надеялся на это. Под болтовню женщины хорошо думалось о том, о чем Дику сейчас хотелось думать меньше всего, но все-таки нужно было привести мысли в порядок. Поездку в карете он помнил плохо. Наверное, тогда яд уже начал действовать — и Дику было сильно не по себе. Может, голос Свина ему примерещился? Было немного тоскливо сознавать, что в последние мгновения перед смертью он слышал именно Арамону, а не тех, кого любил, но, возможно, большего он не заслужил? Он не подвел Катари и эра Августа, он сделал то, о чем его просили — но самоубийство грех и недостойная смерть, а потому… Ричард вздрогнул и плотнее запахнул плащ. Что же его ждет дальше? Возможно… да, так скорей всего и будет — он встретится с тем, кого убил. Даже мысленно трудно было это проговаривать. Монсеньор теперь умер — как и он сам, да, но что значит жизнь Ричарда Окделла? Рокэ Алва больше не будет мучить и унижать Катари, издеваться над Людьми Чести… больше не будет играть на гитаре, пить вино, обыгрывать в карты и побеждать на дуэлях, не будет вести войско в бой, больше не выиграет ни одной битвы…
Почему-то плащ уже не казался теплым.
Они шли лабиринтами улиц и переулков, которые часто заканчивались тупиками. Женщина в красном шагала вперед очень уверенно, размашистым шагом, как-то почти по-мужски. Ричард не успевал за ней, то и дело спотыкаясь, потому что забывал смотреть под ноги, но просить ее подождать он себе не позволял. Небо светлело все явственней, людей на улицах еще не было, но Дик не испытывал облегчения, что его никто не видит. Казалось, он вообще забыл, как чувствовать. Все вокруг стало вдруг холодным и промозглым, даже мысли казались холодными — мысли, от которых было очень трудно отвязаться. Дик дрожал и кутался в плащ. Туман становился прозрачней, но рассеиваться не хотел, а солнце было еще слишком слабым, чтоб высушить его. Иногда возникала мысль отстать от спутницы, затеряться в хитросплетениях улиц, потеряться навсегда — но он не мог себе позволить этого. Он должен идти, куда его ведут — он заслужил это, только это.

URL

15.10.2012 в 17:36

Natann

URL

15.10.2012 в 17:53

Natann

URL

15.10.2012 в 17:59

Natann

URL

15.10.2012 в 18:45

Natann

URL

15.10.2012 в 18:49

Natann

Солнце сияло вовсю. Лучи его серебрили посуду на столе, проникали повсюду золотистым дуновением, так что вся обеденная зала сияла и радовалась. Альдо тоже хотел бы радоваться нежаркому солнцу, но…
— Так он убил его, что ли?
Робер, напряжённо хмурясь — никому сегодня в этой зале не было дела до сияния и радости — покачал головой:
— Как я понял, Ричард это сделал по собственной воле.
— Это какой-то бред и бессмыслица, Робер!
Альдо вскочил и прошёлся по комнате, потом вернулся к другу и, капризно скривив губы, заявил:
— Мне всё равно, что там было — убил или он сам убился! Меня интересует, где я теперь Повелителя Скал возьму!
— Он тебе срочно нужен? — Робер явно был в своих невесёлых мыслях об этом Ричарде, и потому капризного тона друга не заметил.
— Ну, не срочно…
Альдо вдруг успокоился, даже повеселел, наконец заметив, как забавно прыгает по потолку и стенам солнечный зайчик от начищенной до блеска чайной ложки. Может, известие о смерти последнего Повелителя Скал — это знак? Может, все эти древние байки — всего лишь байки? Альдо щурился, глядя на яркие блики, скользящие по стенам, и лихорадочно вспоминая все, что успел прочитать или услышать о силах, защищающих Повелителей и о том, что сила передается…
— Робер! — солнечный зайчик радостно прыгнул к потолку, а ложка тонко зазвенела. — А может, у Эгмонта Окделла были незаконные дети? От любовницы какой-нибудь… даже простолюдинки, а? Должна ж была к кому-то сила перейти…
— Слушай, — Робер поднял голову и как-то странно посмотрел на друга, — ты пойми, Ричард умер… Ты, конечно, не знал его, но я… В общем, я сейчас не могу о Повелителях Скал думать.
Альдо хотел было ответить, что и Робер едва знал покойного герцога Окделла, да и его отца тоже, но сдержался: ссориться сейчас не хотелось. И солнечные зайчики были такими яркими. О незаконных детях герцога Эгмонта можно будет поговорить потом.
— Ладно-ладно, чего ты вспылил, — добродушно откликнулся он наконец, вновь увлечённо играя ложкой, — ну, не сейчас, но он мне понадобится, то есть не он… А, ну его. Давай лучше пофехтуем пойдем.

Со смертью Повелителя Скал Альдо смирился легко — какой смысл печалиться о том, кого вовсе не знал. А вот от планов своих он так легко отказываться не собирался. В конце концов, таких долгоживущих баек не бывает, а значит, в них есть доля правды — и большая такая доля! Это льстило, от этого слегка кружилась голова — быть обладателем силы… древней, таинственной, всеми забытой силы! Быть единственным в своем роде. Сама по себе королевская власть не очень интересовала Альдо, родись он в любой другой семье, ему было бы все равно — изредка фехтовать или пить вино с Робером, болтать с бабкой, проводить ночи с агарисскими, а потом и алатскими красотками, которых всегда было в избытке, — большего ему не было бы нужно. Но он был Раканом! Альдо не знал, фантазии это его или правда, но иногда ему казалось, будто что-то тянет его вперед, зовет, подталкивает к действию… И он должен был действовать! Конечно, тот план гоганов провалился, но ведь будет другой план, еще лучше — и он сработает. И тогда Альдо станет королем и… так далеко он не загадывал. Одно точно — он закатит большое празднество и устроит себе пышную коронацию. Ведь он был единственным в своем роде. Раканом. Однако вместе с Одним всегда были Четверо — и это немного раздражало и беспокоило. Робер, конечно, тут, рядом, а остальные? Окделл погиб — что за нелепость? — совершил самоубийство. Кто там еще есть? Придды? С ними Альдо потом договорится — он пообещает им… что-нибудь, и они перейдут на его сторону. И еще Алва… Впрочем, потомкам предателя все равно кому служить — Рокэ Алва наверняка перейдет на его сторону. Мысли Альдо всегда скользили легко, он редко тратил слишком много времени на обдумывание какой-то идеи — решения приходили мгновенно, пусть несовершенные, нуждающиеся в доработке, но все же решения. С Приддами он договорится, с Алва тоже… а раз Окделл погиб, то всегда можно отыскать нового Повелителя Скал. Не мог род его прерваться.

Гораздо позже, уже во дворце в Олларии, Альдо вспоминал свои алатские размышления и не без самодовольства отмечал, что почти все выходило так, как он планировал. Придд — бледный мальчишка с рыбьей физиономией, присягнул ему, Алва был в плену, а Робер — Робер, как всегда, рядом. То, с какой легкостью все получилось на этот раз, только подтверждало право Альдо на трон. И от этого тоже кружилась голова — но странно: в Агарисе и Сакаци эти головокружения были приятными, эти мысли льстили и поддерживали уверенность, манили вперед, а здесь, в Олларии, голова кружилась и болела будто с похмелья, а мысли о собственной избранности казались тяжелым камнем, привешенным к шее. Сбывшаяся мечта оказалась скучной и уныло-мрачной. И теперь не манила вперед, а — как с того похмелья — требовала продолжать, и хотя Альдо чувствовал, что дальше может быть только хуже, но остановиться уже не мог.
Альдо не нравился город, не нравился дворец, его раздражали все без исключения жители столицы — что дворяне, что простые горожане. Роберу, кажется, тоже мало что нравилось — Альдо уже и забыл, когда в последний раз видел друга улыбающимся. И ему вспоминалось солнце Алата, так щедро лившееся в открытое окно обеденной залы.

URL